Старый конь и его неиспорченные борозды

Метнулась простоволоса,
Грудь вздымая рыданьями
Проклятия, как с откоса –
Булыжниками, камнями,
Глыбами, лавиною,
Селем, землетрясением!
Рыком предсмертным львиным…
Нет падишаху спасения!

Помни меня, Эльгюшат!
Помню.
Не забывай обо мне, Эльгюшат!
Не забуду.
Отомсти за меня , Эльгюшат!
Отомщу.

И – эта, свет в туалете выключай, да?

Будь спокоен, декханин Вова!
Твоя Эльгюшат сурова.
Как те слоны падишаха.
Только не ведает страха.
А каждый слон – всем известно –
Боится мышей повсеместно –
И в Африке и – где там еще?

А вот Эльгюшат – ничего!
А вот Эльгюшат – никогда!
Мышей, пауков и крыс – не станет бояться.
Брысь!

Бабушка Патимат!
Дай мне саблю отца!
Нынче твоя Эльгюшат
На трОпы войны становится!

Убогая хижина бабушки Патимат едва освещается багровыми отблесками тлеющих в тнгире верблюжих кизяков. Старуха сидит, поджав ноги, едва прикрытые лохмотьями и хрипло поет, аккомпонируя себя на треснутом тнгизе. На трех аккордах.

"А падишах смеялся во дворе
Дворе своем богатом падишаха
А дело это было в сентябре
Пошла она на дело, бля, без страха…

И вот она приблизилась к нему
Глаза ее возбУжденно сверкнули
Она кинжал достала тут тогда
Но стражники ей, суки, помешали.

И вот она в темнице без воды
И без еды отважно погибает
А падишах смеется во дворце
Что выручка идет – того не знает

А Исидор на выручку спешил
Товарищ был он верный для Вована
Он Эльгюшат на выручку спешил
И к ней пришел не поздно и не рано

Он стражников убил одной рукой
В темницу к ней ворвался что есть мочи
И напоил прохладною водой
И дал покушать тоже между прочим

И вот она окрепла тут тогда
Сказала, опершись ему на руку:
Ты был товарищем и другом нам всегда
Теперь убей и отмсти за друга!"